Х.Х.: Алина, как вас представлять нашим зрителям?

А.В.: Поскольку тема вашего сюжета «чайлдфри» и мы с вами обговорили это предварительно. И я конечно сказала, что я не чайлдфри, но на эту тему поговорить могу. Скорее, меня можно назвать антинаталистом. Антинатализм — это общие разнородные философские воззрения, которые сходятся в негативной оценке воспроизводства и рождения потомства. Причём, причины у людей могут быть совершенно разные — от философских, общих, мировоззренческих, до медицинских показаний, генетической предрасположенности к каким-то болезням. Ну, например, если последователь Шопенгауэра вряд ли захочет заводить детей, то я считаю что вообще заводить ребенка — преступление. Кто-то не заводит детей по экологическим причинам, а кто-то и не рефлексирует на эту тему вовсе, ну вот я, наверное, отношусь к тем, кто никогда не думал про это, кто изначально знал, что этого не будет.

Х.Х.: Можете вы немного мне рассказать о себе и о вашем детстве? Вот вы уже упоминали
в разговоре по телефону, что в детстве, насколько я понимаю, с вами говорили о родительстве, о семье, о детях, и вы уже когда-то тогда на эту тему задумались. Может быть, я не права, вы меня поправите.

А.В.: Нет, вы не совсем правы. На меня не осуществлялось в семье никакого давления. Не знаю насколько типичным можно занять моё детство, наверное не очень типичным. Мной не
занимались настолько вот сильно, как занимались другими детьми вокруг меня или занимались скорее да, нетипичным образом. Большей частью мной занималась бабушка. На меня никто не оказывал никакого давления в семье вот этого социального рода, что «ты должна то-то и то-то», мне никогда этого не говорили и возможно это хорошо. Тот случай, который я вам описала в телефонном разговоре, это совершенно полная случайность.

Однажды мне, я помню это очень отчетливо, было лет пять и мама что-то вдруг сказала «как ты будешь жить с мужем» или что-то такое. Я так на неё посмотрела, она мне тут же показалось очень чужой, человеком, который не понимает кто я. Вот так и подумала, что человек не понимает кто я, что я для других целей родилась. Естественно, в пять лет я и не думала над этими словами, да, но суть моей эмоции была такова. И тогда далее как бы осознала что никаких детей, никакого там замужества в моей жизни не будет, потому что у меня есть другие цели. Ну зачем мне вообще делать то, что может сделать кто-то другой? И в принципе для меня такая постановка вопроса уже тогда показалась абсурдной. Может быть, это странный пример, то что опять я говорила вам в беседе до интервью. «Почему вы об этом не задумывались?» — потому что, да, для меня это абсолютно абсурдно — так же абсурдно как, если бы мне сказали сейчас, предложили пойти покосить траву, а зачем мне косить траву? То есть, у меня нет никаких мыслей по этому поводу, ровным счетом никаких.

Х.Х.: Не было ли у вас конфликта с окружающим с близкими с друзьями, с родственниками? Вот вы говорите, что, то есть я понимаю, что конфликта внутри себя у вас нет и это замечательно, потому что очень часто у людей как раз которые «не такие как все», мне кажется, их какое-то время волнует что их не принимают, что их не понимают. Не было ли у вас переживания на тему того, что вас не понимают в вопросе, который касается детей, родительства?

А.В.: Ну вы знаете, я не встречалась в жизни с ситуациями, когда бы мне приходилось обсуждать подобные темы. Вот, пожалуй, ваша передача первая ситуация в моей жизни, когда я вообще говорю на эту тему. Так и у меня есть много знакомых у кого нет детей и конечно же я не знаю по каким причинам. Я не считаю корректным их об этом спрашивать, но они, ей богу, не выглядят недовольными людьми. И потом, ещё Руссо говорил о том, что если
человеку дать образование, если его экономически поддерживать, этот человек тут же перестает плодиться и размножаться.

Кстати, да, высшее общество, условно говоря, как раз и перестает плодиться. Плодятся и размножаются, как правило, малообеспеченные слои населения в больших количествах. Чем цивилизованней человек, чем он интеллектуальнее, чем он образованнее, чем больше он анализирует ситуацию вокруг себя, тем меньше в нём инстинктов и тем под большим вопросом встает для него вопрос размножения — потому что он должен ответить на вопрос «Зачем?» — ибо это очень ответственно — порождать новую жизнь. Может ли взять человек на себя эту ответственность, если он не познал самого себя, если у него нет чёткого представления о мире, если у него нет чёткого мировоззрения или напротив, это мировоззрение пессимистично, ну как у того же упомянутого Шопенгауэра, ну или например, как у меня? Зачем всё это? Это вопрос целесообразности, это вопрос разумности. Мне кажется, что это очень важно, что мы не должны бездумно поддерживать вот этот сам процесс размножения и саму эту инерцию бытия только потому, что «так принято».

Почему ещё вы спросили, «Почему я согласилась об этом говорить?», ну поскольку эта тема в общем-то не моя, но ещё и потому, что помимо литературы я занимаюсь политикой. Мне кажется, очень важно проговорить эту тему, потому что может быть много людей, которые не могут себе позволить её проговорить, находясь под гнётом общественного давления. То, что говорю я без всяких комплексов, у кого-то вызывает недоумение. У кого-то есть внутренние барьеры, чтобы это сказать. Я хочу, чтобы люди были свободней. Я считаю, что политика в России — это довольно опасное предприятие. Есть такой консервативный и традиционалистский взгляд на мир. Россия становится все более консервативной страной, путинская Россия. Да, этот консервативный взгляд предполагает, что у политика должны быть семья и дети. Но в России, например, помня о судьбе Немцова, как минимум, это очень опасно. Я считаю, что политик, который не имеет семьи, более независим, более свободен и соответственно, более перспективен. Ну, вот так.

Х.Х.: А почему, как вы думаете, так в сегодняшней России смотрят на политика и ждут от него того, чтобы он был «семьянин и с детьми»?

А.В.: Дело в том, что опять-таки за время путинского правления, к сожалению, произошло следующее: население стало куда более консервативным, чем сама власть. Здесь все паттерны, которые пропагандируются на официальном телевидении, то, что загружается в общество, я понимаю, что конечно пропагандисты говорят их ради галочки, то есть это работа. Люди не напитываются вот этими матричными флюидами, они в это погружаются и они становятся такими же — это такая своеобразная общественная мутация. Они становятся такими от страха, они становятся такими, чтобы опять-таки сохранить своё потомство, но это полезно на данный момент, как бы полезно, это как инстинкт такой.

Это полезно на данный момент, но это вредно в перспективе. В перспективе консервативное и запуганное общество будет порождать только самое себя и даже, но вот уберите Путина, а общество будет воспроизводить само себя так и так. И конечно, да, это плохая тенденция. Люди становятся консерваторами в современном мире от страха, они хотят обезопасить сами себя, но это замкнутый круг — чтобы общество развивалось, оно должно быть всё-таки либеральным, а не консервативным.

Х.Х.: А на что опирается ваша идея о том, что образованные, интеллектуальные люди меньше стремятся к размножению?

А.В.: Я не изучала специально статистику, но я на девяносто девять процентов уверена, что
она такова. 

Х.Х.: Почему?

А.В.: Когда у людей есть возможность заниматься собой, когда у них есть возможность развиваться интеллектуально, как я говорила выше, у них становится всё больше вопросов к
бытию и самим себе. И с другой стороны наоборот — когда человек работает с восьми до восьми и когда он видит одну и ту же схему, это вот эта патерналистская схема с мужественным, строгим отцом, с обремененной семьёй матерью и когда он больше ничего не видит, у него нет возможности это проанализировать. По-моему тут нечего объяснять совершенно очевидно — чем свободнее и развитее человек, тем меньше он подвержен и как давлению инстинктов, физиологии, так и давлению общества.

Х.Х.: Я думаю, что с вами бы поспорили свободные, интеллектуальные, образованные и мужчины и женщины, которые хотят, наоборот, оставить после себя потомство, чтобы у них было как продолжение не только в их деятельности и творчестве.

А.В.: Это их право и сейчас мне не хотелось бы быть неправильно понятой. Я говорю о варианте. Это вариант, что есть образованные люди, которые вероятнее не будут заводить детей, но это не значит, что все образованные люди не будут заводить детей. Это не правило — нет уже никаких жёстких правил в принципе. Я просто описываю одну из очевидных тенденций. То есть, я совершенно не против того, что другие люди заводят детей, как если образованные заводят детей — это конечно же лучше, чем если они не образованы и заводят детей, обрекая их на какие-то проблемы в связи со своей необразованностью или нищетой — это же тоже очевидно. Я говорю всего лишь об одной из тенденций и не потому что я её пропагандирую, а только потому что мы с вами обсуждаем именно эту тему.

Х.Х.: А почему вы решили, что ну вот вы не сразу мне сказали про антинатализм. То есть вы, видимо, какое-то время раздумывая над темой разговора, искали формулу как правильно себя называть. Почему именно антинатализм?

А.В.: Ну потому что мировоззренчески это близко мне. По мировоззрению я скорее пессимист и я считаю бытие само по себе несколько тягостным. Я считаю, что все риски и все негативные факторы бытия превосходят его позитивные стороны. Мы не знаем того, что
происходит с человеком в момент смерти. Мы имеем представление и наблюдаем за тем, что происходит со старым и немощным человеком и на мой взгляд, это довольно страшно и трагично. Я вижу жизнь в принципе как трагедию и естественно это является основанием моего мировоззрения. Я не хотела бы, чтобы в эту трагедию погружался кто-то ещё — так, это же логично.

Х.Х.: Да, я вас поняла. Вот раз вы немножко коснулись детства и рассказали, что оно было таким нетипичным. Вас воспитывала бабушка. А может ещё что-то рассказать про то, что
что значит нетипичным?

А.В.: Нетипичным. Оно пожалуй было слишком свободным. Не могу сказать, что эта свобода была хороша. Она была в определённых аспектах хороша, потому что, наверное, я бы просто не вытерпела в силу своего характера, чтобы мной вообще кто-то руководил. Но с другой стороны, ребёнка надо как-то направлять. Мне кажется, что я была, но не абсолютно, но на девяносто процентов свободна. Это было странно, потому что другие дети подвергались более жесткому контролю. Этот контроль я видела в школе со стороны посторонних людей. Но в школе я была одна, а выходя за её пределы, я уже была другая. Кстати, десять лет школьной жизни — я считаю, что это потерянные для меня годы.

Х.Х.: А чем бы вы занялись вместо школы?

А.В.: Ну я бы читала книги, саморазвивалась и так далее. В принципе, я умела читать всё. А в школе меня заставляли читать по слогам, поэтому меня не очень устраивает качество образования. Я считаю, что человек должен развиваться по тем темам, которые ему близки — кому-то это искусство и литература, история, а для кого-то это химия и физика. И вот эти сорок пять минут урока с маленькими переменами, постоянные переключения с одного на другое.

Я считаю, что самообразование было бы более полезным для меня. Я считаю, что школа, вот эта школьная дрессировка выхолащивает индивидуализм, индивидуальность. Выхолащивает способности, которые могли бы развиться и, конечно, как я уже говорила, человеку лучше развиваться в той области, которая ему близка. То есть кому-то близка литература и история, а кому-то — химия и физика и так далее. Невозможно все это совместить и вот это общее образование с системой уроков по сорок пять минут. Переключаться с одного на другое и насколько я помню, мы все хотели только получить хорошую отметку. Мы уже настолько были там измотаны. Какие-то общие дети, такие общественные дрессированные зверьки, что что под конец я, например, не могла сложить цельную картину из тех знаний, которые получила в школе. Я могу сложить цельную картину из тех книг, которые я прочитала, а вот из знаний, полученных школе — нет. Поэтому я считаю, что всё-таки это было потерянное время.

Х.Х.: А вот вы ещё рассказывая про случай мамой, когда она вам сказала про мужа и вы в пять лет подумали «о чём вообще речь, мама?». Вы ещё в раннем детстве стали себя ощущать особенным человеком?

А.В.: Сложный вопрос. Но я понимала, что я — другая, но вокруг меня это никак не
муссировалось. Хотя ну нет, пожалуй, это же был ещё момент, когда была тема вот эти всех «вундеркиндов», «маленьких поэтесс» и так далее. Наверное, это какой-то отпечаток на
моих родителей и окружение тоже отложило, но не радикальный. Потому что как носились с этими поэтессами, с Никой Турбиной и так далее. Конечно со мной так никто не носился, но что-то, да, было. Но так, чтобы я себя чувствовала какой-то иной или в чём-то вот совсем странной — такого чувства тоже не было. То, что я себя в принципе чувствую другой, но в
этом нет, собственно, в этом нет ничего ни плохого, ни хорошего. Ну в общем-то все люди разные. Более того, я считаю, что в некоторых вещах я совершенно заурядный человек. Просто большинство людей настолько зомбировано вот этим общественным импринтом, что они просто боятся сказать то, что говорю и думаю я. А ведь поговоришь с кем-то частным образом, в какой-то личной, умиротворяющей атмосфере и люди говорят «ну так я же думаю точно так же». Я ничего такого сверхособенного не говорю, на самом деле. Вот сейчас по большей части я озвучиваю совершенно очевидные, банальные вещи, которые общество не может проговорить, потому что оно чего-то опасается. Чего не опасаюсь, соответственно, я.

Х.Х.: А как вам кажется, если бы в России люди не были бы так зомбированы и не было бы вот этого консерватизма, о которого мы говорим, такой вот политики консервативной, то меньше людей рожали бы детей?

А.В.: Вот здесь вот вопрос, наверное, не ко мне, здесь вопрос к тем, кто занимается этой темой и её исследует. Смотря в каких прослойках. Бедное население, наверное, я предполагаю, но не утверждаю — будет размножаться больше, чем хуже будет политика, как ни абсурдно это звучит. Вот это всё «бабы новых нарожают». Вот эта «суета сует». Нищета, когда у людей на самом деле у них настолько ничего нет, у них даже нет никаких развлечений, кроме секса. Я упрощаю и утрирую, но на самом деле, секс — это такое нищебродское развлечение.

Я намеренно утрирую, как бы я описываю некоторые ситуации, когда люди находятся без денег где-то там в чёрт знает где, даже не за МКАДом, а в других городах и там ничего нет, кроме это и обыденной жизни. Обыденной народной жизни — это не жизнь двадцать первого века, и даже не двадцатого века, это, может быть, девятнадцатый век. Это жизнь крестьян. Да, у них было много детей и чем хуже будет экономическая и политическая ситуация, тем больше будет этих «крестьянских детей», но нужно ли это детям?

Чей интерес мы преследуем, когда вот они рожают, заводят детей? Фактически они преследуют интерес не субъектов, не граждан — своих детей, а интерес государства — они порождают это самое пушечное мясо. Поэтому, конечно, это плохая тенденция. Это мы про одну прослойку говорим, а если мы будем говорить про более интеллектуальную прослойку, то она, конечно, при таком государстве будет плодиться и размножаться куда меньше, потому что они боятся. Люди не знают какие перспективы в России экономические и что касается свободы слова, но наверное люди не хотят, чтобы их дети развивались в тоталитарном обществе. Детей, конечно, в таких средах будет меньше, либо люди будут вывозить детей за границу, хотя бы пытаться это сделать. 

Х.Х.: Спасибо Алина.

Ссылка на архив: https://a-vituhnovskaya.livejournal.com/883169.html